Господь создал женщину, чтобы мужчине было не так одиноко в раю. Но даже после изгнания из рая, женщина осталась с мужчиной и на протяжении веков вдохновляет его на самые отчаянные поступки. Из-за женщин стрелялись, вызывали на дуэли, пускали по ветру целые состояния и затевали войны. Их проклинали и им же поклонялись.

Для меня женщина – святое. Это понятие я впитал с молоком материи. И, не смотря на свои 50, я  всегда любуюсь красивыми женскими фигурами. Женщина на улице – это праздник для глаз, особенно летом, когда обнаженные плечики и ножки сводят с ума. Летом я хожу по улицам, как по музею изящных искусств. Вон идет блондинка! Какая фигурка! А вот брюнеточка профланировала мимо. Какие у нее ножки! Ничего не могу с собой поделать, ничего. Мужское начало во мне бурлит подобно  проснувшемуся вулкану. Зимой вулкан больше спит: под шапками и шубками женская красота не так заметна.

Женщина! Я готов перед каждой из них встать на колени. Готов каждой целовать ручку – до самой шейки, где пульсирует маленькая голубая вена – это так мило.

Вчера имел честь отметить юбилей известного писателя. Как творческие люди пили водку и закусывали салом с солеными огурцами. Странно, когда пьешь водку, сало на холестерин совсем не похоже. Вечером на автопилоте пришел домой. Искал на кухне кнопку, которая запускает в сторону Америки ракеты. Не нашел и завалился спать.

Странная штука творческий человек. Писатель, у которого я был на юбилее, очень талантливый. Он через призму нынешнего времени умеет видеть будущее. Я же, как не вглядываюсь, вижу только калейдоскоп: сплошные краски и мишура.

Пили водку, закусывали салом, говорили о жизни. Много говорили. Кто-то из нас был прав. Кто, не помню. Главное, было взаимопонимание.

Посмотрел на себя в зеркало. Да… Теперь понятно, когда говорят: «У него помятая физиономия». Ну и ладно. Помятое лицо – это не самое страшное, главное осознавать себя личностью.

Конечно, говорили о женщинах. Под водку с салом о них говорить самое то. Пришли к выводу, что некрасивых женщин не бывает. За это и  пили.

Это было в далеких восьмидесятых. Я тогда жил в Хабаровске и учился в вузе. И, как многие тогда студенты, жил впроголодь, окропляя постный хлеб знаний соленым потом познания. В магазинах, как и в карманах, было не густо, не то, что сейчас.

Однажды я и товарищ  двигались по центральной улице. Было лето. Впереди, шагах в пяти, шла девушка.

-Смотри, какая фигурка! - Восхищенно шепнул товарищ.

-Фигурка? – Его голос вырвал меня из размышлений, и я оторвал взгляд от авоськи, которую девушка несла в руке. В авоське лежало килограмма два сарделек. – Какая фигурка? Интересно, где она взяла эти сардельки?

Я был студент, вечно голодный и чаще думающий, что бы еще пожевать? А девушка? Да она была хороша, но сардельки на тот момент были все же лучше…

«И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове...»

Сергей Есенин.

С чего начинается человечность, и где  она заканчивается, заменившись бесчеловечностью? Сложно ответить. Наверное, у каждого из нас свой ответ на этот вопрос. Поэтому не буду навязывать другим своё мнение. Просто расскажу одну историю…

Маньку, по прозвищу  Глухонемая , знали в селе все. Село – громко сказано. Так, несколько десятков жилых домов,  еще больше домов заброшенных или разрушенных, да раскиданные за околицей заросшие бурьяном руины бывшего колхоза «Ильич».

Единственная грунтовая дорога, ведущая  в районный центр, до которого было несколько десятков километров, в летнее время была настолько размыта дождями и разбита, что обычные машины по ней не ездили.

О селе власть дано забыла. И если бы не крохотный магазинчик, куда  иногда  не завозили бы все необходимое, в том числе и агитационную продукцию перед очередными выборами, это село давно бы исчезло с карты области.

 Глухонемую  в селе уважали. Все дело было в том, что Судьба, отняв у нее слух и речь, наделила Маньку умением читать по лицам все то о человеке, что он старательно скрывал от других. Односельчанам от сорокалетней женщины скрывать было нечего, а вот заезжие, узнав о даре  Глухонемой, шарахались от той в сторону: у каждого за душой были или горе, или тайна, которую не хотелось раскрывать другим.

Однажды в село нагрянула агитационная бригада. Близились выборы и село завалили брошюрами, листовками с фотографией идущего во власть кандидата и его предвыборной программой. Бригада задержалась в селе ненадолго. Сделав свое дело – обклеив заборы и столбы яркой печатной продукцией, приезжие напились водки, купленной в местной магазинчике, и, загрузившись в «крузак» убыли восвояси.

По  роду своей деятельности приходится  пересекаться с разными людьми. И каждая встреча откладывается во мне, как камушек. Так любопытные маленькие дети подбирают с земли все, что привлекает их внимание: цветное стеклышко, гвоздик, какую-нибудь железку, птичье перышко… И ото всего мне потом бывает польза. Одни «камушки» я кладу в основу своих рассказов, другие «обрабатываю» и создаю из них отдельные материалы, третьи приберегаю про запас – авось еще пригодятся. Ничто не пропадает даром. Сегодня предлагаю читателям один из таких «камушков» с тем, чтобы каждый мог высказать свое мнение, так как  тема, затронутая в материале, актуальна сейчас как никогда.

Старшее поколение нашей страны хранит в себе самое ценное – память о прошлом. Но все меньше остается ветеранов войны, ее участников или детей, переживших военное лихолетье. Поэтому каждое такое воспоминание, рассказанное и записанное– бесценно.

Мария Тимофеевна Василевская может рассказать о войне не с чужих слов  потому, что в 1941 году ей исполнилось 12 лет…

-Я родилась и выросла в Воронежской области, - вспоминает она. – Очень хорошо помню, как началась война, как фашисты напали на Воронеж и потекла волна оккупантов. Наше село Большая Верейка оказалось на линии фронта. До войны это было большое, богатое село, с деревянными и каменными домами. Война стерла его с лица земли. Село стояло на одном холме, а на противоположном – через несколько километров, уже были фашисты. Нас постоянно бомбили, обстреливали.

В августе  наши войска отступили и в село вошли немцы, которые   всех уцелевших жителей   погнали  на станцию Курбатово, до которой было 60 километров. Мы шли колонной трое суток.  Нас было пятеро детей у мамы, поэтому она несла еду, которую успела с собой захватить, вещи, а я – младшую годовалую сестричку.

На станции для пленных колючей проволокой уже была огорожена большая территория – временный концентрационный лагерь. И в этом лагере мы прожили больше полугода.

О том, как жили там, в лагере, Мария Тимофеевна не рассказывает – такое вспоминать страшно. Но тихо, чтобы не услышала мама, коротко рассказывает ее дочь – Ирина Григорьевна.

Эти  тетрадные листки, исписанные мелким, четким, разборчивым почерком, попались мне совершенно случайно.

Несколько лет назад довелось купить дачу – ветхий домишко на окраине города. Года два ушло на приведение в порядок большого, запущенного приусадебного участка, и под крышей я прятался разве что от дождя, да хранил там ставшую ненужной в городской квартире мебель. Но дошли руки и всего остального.

Однажды летом, в отпуске, было решено отремонтировать дом. Дел предстояло много, но все началось с разбора вещей, оставленных прежними хозяевами за ненадобностью в кладовке. Здесь были какие-то старые пальто, давно вышедшие из моды синтетические шубы, сломанный хозяйственный инвентарь и груда книг советского периода, в большей степени – политические, которые годились теперь разве что на свалку. Туда я и стал их перетаскивать, когда из тома вождя революции выпало несколько пожелтевших от времени листочков из ученической тетради в линеечку. И, если бы не любопытство, которое по поговорке и пороком-то не считается, эта история канула бы в небытие. Только Провидению было угодно, чтобы чужая исповедь все же увидела свет. Исповедь, написанная дочерью человека, ставшего свидетелем и непосредственным участником событий начала 20 века…

Не бывает случайных встреч. Мы просто не подозреваем, что где-то там, в книге Судеб, такие встречи уже вписаны в ее страницы. Некоторые встречи обозначены мелким шрифтом, одним абзацем, или предложением. Другие, напротив, занимают собой целую главу.

-Приходите, услышал я в трубке телефона голос настоятеля православного прихода отца Евгения. – Приехал тот самый человек, с которым вы хотели повстречаться.

Называйте это как хотите: стечением обстоятельств, везением, руководством свыше, но преграды, мешавшие встрече, рухнули. Во-первых, она должна была состояться завтра, когда дел намечалось просто невпроворот, а выпала – на сегодня, и время у меня было. Во-вторых, к храму я добрался буквально за минуту.

-Куда? – окликнул меня знакомый водитель. – Да мне как раз в ту сторону, садись, подвезу!

И вот сам храм. Его купола маковками устремлены в бездонное синее небо. Раннее утро, За ажурной оградой - никого. Кроме одиноко прохаживающегося человека.

В селе его все звали Буряк. Правда, за глаза. За то, что был упитан и всегда, когда волновался, наливался в лице свекольной краснотой.  Старосту не любили, но и боялись, слишком много было в его руках власти.

Шел первый год войны. Когда фашист напал на Советский Союз, молодых парней забрали на фронт. Потом пришла очередь мужиков. Поэтому, когда в село вошли оккупанты, из-за занавесок на них украдкой смотрели дети, женщины да старики

Немцы сразу стали вести себя как хозяева. В сельсовете они устроили комендатуру, в церкви, закрытой лет пять назад, тюрьму. Себе в помощники они набрали полицаев. Это были добровольцы из местных. В услуженье к фрицам пошли несколько молодых парней-дезертиров, прятавшихся в лесах, да пара мужиков, затаивших злость на советскую власть. Но пуще всех удивил местный счетовод Вадим Трофимович Гремелов. Тихий, незаметный он, с приходом немцев, словно преобразился. Будучи образованным, немного знающий язык оккупантов, он сразу стал им нужен как переводчик, пусть пятое через десятое, но разъяснявший селянам политику новой власти.

Вскоре фронт откатился так далеко, что в село вновь вернулась мирная жизнь, правда, бдительно контролируемая оккупантами и их холуями.

Староста раздобыл где-то новый железнодорожный черного сукна китель с позолоченными пуговицами и теперь щеголял в нем. В пиджаках попроще, с белыми повязками на рукавах и надписью на них  «полицай», с винтовками за плечом расхаживали по селу помощники бывшего счетовода. Воевать им было не с кем, партизаны пошаливали, но в других, дальних районах, поэтому вечно бездельничающие они каждую ночь беспробудно пили местный самогон.

По утрам еще прочно схватывали землю крепкие морозцы, но днем под ярким весенним солнцем потемневший и набравший влаги снег становился все более рыхлым. Обочины дорог мокрели, а по краям тропинок прозрачными лезвиями выступал просевший наст. Во всем чувствовался приход весны.

В этом городке я оказался проездом – навестил родственников по линии жены, погостил пару дней у них и поехал дальше – в командировку, в другой, большой город, где у меня намечалась деловая встреча. А пока, бездельничая, чтобы не надоедать гостеприимным хозяевам, гулял по улицам и рассматривал местные достопримечательности. Дышалось легко и свободно: весенний воздух можно было пить как воду.

На окраине городка между серыми корпусами пятиэтажек вдруг блеснул золотым зайчиком купол церкви. Узорчатый крест, венчающий его, казалось, купаясь в солнечных лучах, был соткан из сотен сияющих ослепительных кружев.